С.Н. Виноградов о себе и своем творечстве

Я счастливый человек. В учебе мне везло: начальную и семилетнюю школы окончил с похвальной грамотой, завершая педучилище, попал в число пяти процентов выпуска и мне дали возможность продолжить образование. В Казанском художественном училище получил красный диплом. В Москве закончил художественный институт — не рядовой, а институт имени В. И. Сурикова Академии Художеств СССР. Диплом защитил на «отлично». Направление дали в Сочи, но я приехал в Удмуртию. Я сейчас профессор. О таком почетном ученом звании я никогда даже не мечтал. Принимал активное участие в организации кафедры живописи в Удмуртском Государственном Университете и возглавлял ее в течение 10 лет.

В Союзе художников тоже дела шли хорошо. Получал почетные грамоты от Правительства и Верховного Совета Удмуртской АССР. В 1980 году присвоили почетное звание Народного художника УАССР.

За большую общественную работу общество Удмуртской культуры присудило почетную премию имени Трофима Борисова.

Если кому-то интересно, я могу рассказать, как дошел я до такой жизни.

Родился в 27 января 1936 года в деревне Шайтаново Алнашского района Удмуртской АССР в семье колхозника. Отец работал в колхозе и три раза призывался в армию. Сначала на три года на действительную службу, потом на Финскую и на Великую Отечественную войны. На обеих войнах был ранен.

Мать тоже работала в колхозе, строила железную дорогу Ижевск — Балезино, часто отправляли ее на лесоповал в разные места почти каждую зиму в военные годы: то в Кекоран, то в Постол, то в Пычас, то в другие места. Работала в разные годы дояркой, свинаркой, конюхом, летом серпом убирала хлеба, молоко возила в больших флягах.

Бабушка тоже работала в колхозе. Мой первый учитель, брат отца, дядя Андрей учился и работал в колхозе. Когда началась война, он — недоросль, исправив год рождения, добровольно пошел на войну и погиб. До войны жизнь в деревне была очень торжественна, празднична. Везде слышно было много песен. На работу молодежь шла и ехала с песнями, возвращалась с работы тоже с песнями. Когда заканчивали сев или жатву, тогда шли бодро с красными флагами. Весной, летом и осенью деревня звенела от музыки и песен особенно по вечерам.

Вдруг что-то случилось — деревня как разбуженный улей зашумела, зашевелилась и мужчин начали забирать на войну. Только и слышно было «война куськем, война куськем» (война началась). Пришла повестка и отцу. Мы поехали отец, мать и я в Алнаши (районный центр). Там народу хоть пруд пруди было, очень много. Кругом плачут, рыдают, ревут, и некоторые женщины валяются по земле со словами «ты погибать идешь, я больше не увижу тебя…». С этого дня я попал в ад: в деревне мужчин не осталось (кроме больных и калек) и нормальных здоровых лошадей увезли (их тоже забрали на войну), молока, мяса, масла, яиц не стало (все заставили сдавать государству), по деревне ходили уполномоченные с револьверами, заставляли записаться в списки по займу государству денег. Зерно, картофель, шерсть тоже сдавали государству. Постепенно нечего стало есть, начали питаться лебедой, корой деревьев. Если у кого осталось немного зерна, то добавив зерна в лебеду, мололи на мельнице и пекли лепешки. Мы- детвора — с самых малых лет остались без витаминной пищи, без мяса и молока, поэтому мы все низкорослые, слабые, больные. С шести-семи лет мы уже работали в колхозе. Вначале прополка полей, потом лен дергать, стелить и колотить, потом боронить, собирать колосья, пасти гусей, подвозить копны соломы к скирду и т. д.

Коровы, лошади от истощения падали, женщины из далеких лесов, с лесорубки, с отдаленных районов приезжали в худых, дырявых лаптях, ноги обмотаны портянками. Для скота кормов не стало, начали разбирать соломенные крыши и эту старую солому парили и кормили скот. Спичек не было: били гальку огнивом (куском металла) и появлялись искры, к ним подносили трут, так извлекали огонь или горящие головешки брали у соседей и приносили в металлическом ведре.

Воду носили в деревянных ведрах. Всю одежду готовили дома: пряли, сучили, мяли, ткали, шили…

Учиться не было учебников, тетрадей, чернил и т. д. Много бед принесла война.

В 1945 году отец вернулся из Германии, война закончилась. Жизнь с моральной стороны улучшилась, но с материальной мало что изменилось: также все продукты государство забирало, теперь не только лошадей, но и коров стали забирать. Западные области и республики: Украина, Белоруссия, Литва, Латвия, Эстония остались без коров, лошадей. Все города и деревни разрушены, сожжены. Народы друг другу должны были помогать и помогали.

После окончания начальной школы я пошел в пятый класс в Алнашскую среднюю школу. От нашей деревни до села Алнаши десять километров. Зимой дни короткие — одному ночью ходить мало удовольствия. В те годы было много волков. В один из вечеров, возвращаясь, у оврага недалеко от дороги увидел волка. Сильно хлопая лыжами и размахивая палками, проехал. Он как сидел, так и остался сидеть, меня преследовать не стал. После этого родители отыскали мне квартиру в Алнашах. Я стал жить у дальних родственников. Их семья состояла из четырех человек: хозяйка, ее два сына и дочь. Мальчики учились в шестом и седьмом классах, а дочь во 2-м классе.

Муж хозяйки погиб на войне. Пока он воевал, его мать посадили в тюрьму и она оттуда не вернулась. Хозяйка работала на ферме. За работу женщинам за один день обычно начисляли 1 трудодень. В конце года за каждый трудодень выдавали в те годы 200 граммов зерна. Если колхоз покрепче, то 300 граммов. Дети учатся, не зарабатывают, если бы в тот же день выдавали заработанное, то пришлось бы молоть зерно и из муки готовить пищу. Но что такое 300 грамм? Это одному человеку и то мало. Одним словом семья голодала. Я на воскресенье уезжал домой и в понедельник привозил довольно большой каравай хлеба и еще что-нибудь. Пока я в школе, хозяева половину моего хлеба съедали. Хлеб был мне рассчитан на неделю.

Зима. Деревенский дом надо топить дровами. В те годы газа еще не было. Хозяева летом дров приготовили мало. Дрова кончились, печку топить нечем. Мы с младшим сыном хозяйки ездили за дровами. Отъезжаем подальше от села и срубаем ольху. Она мерзлая и сырая, поэтому тяжелая. Несколько поленьев привезем на себе. Дрова не горят. Вот так я учился в пятом классе…

На следующий год в соседней деревне (в Азаматово) открылся 6-й класс. Я документы подал туда. Эта школа находится в 2,5 км от нашей деревни. Я ожил, улучшилась успеваемость. На следующий год открылся 7-й класс. Появилась возможность закончить семилетку в Азаматовской школе. Так я и сделал.

Собирался поступать в художественное училище, но возникла проблема: никто не знал, где есть художественное училище. У меня адреса нет, денег на дорогу нет. Отец сказал: «Все шайтановские учатся в Можгинском педучилище. Учитель это хорошая профессия. И ты поедешь, и будешь учиться там. Если поедешь в другое место, я тебе ни рубля денег не дам». И отвез меня в Можгу.

Там меня с удовольствием приняли без приемных экзаменов, потому что у меня была похвальная грамота. Что запомнилось с тех времен? В комнатах жили мы по десять — одиннадцать человек. Комнаты топили дровами. Осенью привозили нам солому, и мы набивали матрацы. Старшекурсники посоветовали набивать потуже, а то к весне, говорили они, будете спать на наволочках. На своих хорошо набитых матрацах мы спали как на толстых бревнах. Ночью с них падали. В училище ни буфета, ни столовой не было, мы все деревенские, кто что смог привез из деревни. Завтрак и ужин обычно черствый хлеб и кипяток. В 100 (ста) метрах от нашего корпуса стояло другое двухэтажное деревянное общежитие, там жили девчата, и там был титан — кипятить воду. Оттуда мы брали кипяток. Обычно одного ведра не хватало на завтрак. Чего-то из овощей, фруктов или витаминов — этого добра и в помине не было. Стипендия — 14 рублей. В день один раз иногда удавалось сходить в городскую столовую и взять одно блюдо — обычно первое. Стоило оно около 20 копеек (полная порция с мясом). В месяц раз приезжал отец на велосипеде, обычно после стипендии, и привозил мне продукты. До нашей деревни было 40 км. Тогда автобусов не было. Идешь 9 км до села Алнаши, а там шоссе и голосуешь, некоторые водители в кузов брали, а зимой надо было сидеть на тракторных санях и полуживыми добирались до Алнаш, а там обратно 9 км пешком — снег, холод, грязь. Когда отец приезжал он 10 рублей от стипендии забирал, говоря, что я тебе продукты привез же. В те месяцы у меня на столовую денег уже не хватало, их на месяц оставалось 4 рубля. Чтобы хоть немного заработать я ходил в соляные склады. Там принимали на временную работу: надо было соль колоть, дробить. Зимой мокрая соль настолько окаменела — что не могут вывозить в магазины. Моя работа заключалась в том — я должен был ломом крошить эту соляную глыбу. Но глыба была по прочности почти как бетонная и удавалось зарабатывать за день один, два рубля. Еще была одна трудная проблема — невозможно было купить хлеба в магазинах. Очереди были длиной около сотен метров. Обычно говорили — километровые очереди, поэтому во время экзаменационных сессий мы голодали. Времени стоять в очереди не было.

В этом учебном заведении учили нас хорошо и всесторонне. Педагогический коллектив был очень сильный. Много было преподавателей эвакуированных из Москвы и Ленинграда. Я в институте столько знаний не получил, сколько получил в Можгинском педучилище. Эта закалка мне всегда помогает.

Но более суровые испытания оказались впереди. Я решил, чего бы это мне стоило, осуществить свою мечту — попасть в художественное училище или в художественный институт. В те годы не выпускали справочников для поступающих в учебные заведения, поэтому очень трудно было узнать местонахождение того или иного учебного заведения. Мне сказали, что в художественный институт без специальной подготовки не поступишь. необходимо учиться в художественной школе, а потом в художественном училище пять лет. «Через море не перепрыгнешь», потом только сможешь пробиться через конкурентов-претендентов. Раз такое дело, я решил попытаться поступить в Казанское художественное училище. Приехал в Казань. У училища общежития не было. Предварительные занятия-консультации уже начались. Столько много народу, яблоку упасть негде. Мне пришлось устроиться на пороге. Котомка рядом в коридоре. Я сидел как военный летчик — то смотрел на натюрморт, то на котомку. В те годы Казань кишела шпаной, ворами и бандитами. После консультаций до самого вечера ходил по дворам, старался узнавать у сидящих на скамейках пенсионеров, кто сдает квартиру. Никто не изъявил желания пустить меня на квартиру, уже сумерки, а у меня нет ночлега. Подошел к училищу, постучал, попросился у сторожа, чтобы он мне разрешил переночевать в здании училища, хотя бы на полу. Он не открыл даже двери. Посидел я во дворе училища, за день устал, спать хочется. Вижу — во дворе с одной стороны у забора много дров — трехметровых бревнышек. Я полазил по бревнам и заметил, что в некоторых местах между забором и дровами есть какие — то пустоты. В одну из таких щелей забрался и устроил себе место: содрал с нескольких бревен кору, постелил их на земле и, поужинав, завернулся в плащ и лег спать, котомку положил под голову вместо подушки. Так провел две ночи. А из чего состоял мой ужин? Небольшой кусочек сушеного мяса и черствый хлеб. На третьи сутки сижу в сумерках на бревне тротуара на улице Комлева в Казани, проходит пожилой человек со столярными инструментами в деревянном ящичке и спрашивает: «Что, сынок, квартиру ищешь, да?» «Да», — говорю. Я, говорит, сдаю квартиру. У меня хорошая квартира, хорошая жена.- Мне очень хорошую квартиру не надо, мне бы поскромнее что-нибудь. — Я не дорого беру. Пойдем, посмотришь. Я пошел с ним. Он привел меня на улицу Куйбышева — это самый центр Казани. «Кольцо» называют его казанцы. Прошли во двор и по дощатому тротуарчику, подошли к двери. Он «нырнул» в черный проем двери, сказав иди за мной. Я, как-будто, опускаюсь по ступенькам в вонючий погреб. Абсолютная темнота. Не стукнет ли он своим молотком по голове, я на всякий случай вытянул руки вперед и медленно иду на звуки его шагов. Скрипнула дверь и, чуть-чуть забрезжил слабый свет в проеме открытой двери столяра, я пошел быстрее и очутился в странной квартире-подвале. Там ничего не было, точнее почти ничего. Стоял стол, и на нем дырявая клеенка, слева старая простенькая железная кровать, прикрытая старым-престарым тонким грязным одеялом. Никаких продуктов, никакой одежды. Прошли эту комнату-прихожую и заходим в комнату. Там одно окно, верхняя часть окна сантиметров 15–20 находится над уровнем земли-тротуара. В комнате полумрак. Хозяин вышел в темноту и занес ржавую железную койку. «Вот тебе комната, вот койка, хочешь, живи один, хочешь приведи еще учащихся, у которых нет квартир. Цена за месяц — 7 рублей». Стипендия в училище, говорят, 14 рублей и еще 3 рубля платят квартирные, это если поступишь. Я согласился и остался у дяди Леши (так звали хозяина).

Спал я на пружинах, не снимая плаща. Других постельных принадлежностей не было в этой комнате и квартире, в подвале прохладно и очень шумно — под самым окном проходит трамвайная линия. Земля дрожит, и подвал тоже когда проходит трамвай. Когда ухожу и вечером прихожу, продуктов в котомке остается заметно меньше, чем я оставлял утром. Через несколько дней я познакомился с женой хозяина, она рассказа как они живут. Хозяин, оказывается, мастер на все руки. У него всегда есть заказы. Но беда в том, что он пьет. Все заработанное в тот же день пропивает. Все вещи из квартиры, говорит, пропил, а потом начал пропивать и одежду жены. Она вынуждена была уйти к дочери и по сей день, говорит, там живу. «Покупаю мужу рубашку, уходит на работу как нормальный человек, а вечером возвращается: под фуфайкой рубашки уже нет — пропил». Я там тоже недолго выдержал, ушел.

Земляк из Понино Сергей Швецов учился со мной. Он предложил искать квартиру на двоих. Искали и нашли снова подвал. Но там уже живут шестеро студентов Казанского химико-технологического института. Хозяйка нас не берет, а ее 17- летний сын настаивает, чтобы мать взяла нас. Довольно низкий самодельный подвал. Нам с другими жильцами удалось из железных коек устроить 2-х этажные нары. Вместо шести, поместилось восемь коек. Оказалось, что хозяйка с 2-мя маленькими детьми с 24 лет осталась без мужа (он погиб на войне). Дети выросли без присмотра и стали бандитами. Им нужны были наколки, а мы художники. Вот поэтому, видимо, нас и взяли. Друга-земляка взяли в армию, и он так и бросил учебу. Очевидно, поступил в другое учебное заведение. Чтобы поддержать порядок в комнате, мы выбрали редколлегию и выпускали стенную газету «Крапива». Из восьми человек пятеро вошли в состав редколлегии. На оставшихся троих была направлена газета. У тех накипело «зло» и они начали выпускать газету «Молния». Шло состязание: где острее материал, где больше юмора.

У студентов физиков было одно, не очень хорошее качество: они любую покупку обмывали. Покупает Славка носки и несет поллитру водки. «Давай обмоем!» Вначале это было своеобразным юмором. На восемь человек бутылка — каждому по глотку — и нету. Слава продолжает начатое дело — «теперь давайте по рваному!» Они дети кузбасских шахтеров, очевидно это жаргон их отцов. «Рваный» — это один рубль. Тогда водка стоила два рубля двадцать копеек. Собрав со всех по рублю, Слава бежал за очередной партией и приносил три бутылки и буханку черного хлеба, иногда четыре бутылки. Разливал в большие граненые двухсотпятидесятиграммовые стаканы и пили кузбассцы как тюремщики — залпом. Я прихлебывал помаленьку. Так у нас пили хлебную кумышку. Мои собутыльники иногда возмущались, иногда удивлялись — «как молоко пьет». Всё выпили. Славка не унимался: «Теперь собираем, у кого сколько осталось, у кого денег нет, тот пойдет покупать». У химиков стипендия 50 рублей, а у нас в художественном училище 14 рублей. Шахтеры каждый месяц присылают своим детям посылки и переводы, а у меня даже на заварку и сахар денег нет. При третьем заходе уверенно посылают меня. Покупаю кильку, черный хлеб, и насколько дали денег, столько водки. Однажды зашел к нам сын полковника, их друг и коллега по учебе. Они подали ему за опоздание «штрафной» стакан водки и заставили выпить, а дальше наравне со всеми. Под утро его еле спасли, когда я проснулся — он был зеленый. Горячий чай, молоко и сливки помогли ему выкарабкаться с того света.

Эти обряды химиков моему здоровью, конечно, не помогли. На четвертом курсе кое-как я сумел от них оторваться. Ульяновский друг мой, однокурсник Леонид Судаков, купил деревянный дом. Отремонтировал его, сделал пристрой и меня взял жить в пристрой. Я жил у них больше года бесплатно. Они же помогли мне деньгами при поступлении в Художественный институт имени В. И. Сурикова. В Казани мы пытались подрабатывать в разных местах: в порту разгружали баржи (кирпичи, арбузы), перед открытием ежегодных сельскохозяйственных выставок оформляли планшеты и писали лозунги, давали частные уроки в семьях. Я еще оформлял газету «За регулярный рейс» в трамвайно-троллейбусном управлении.

Завершая учебу в Казани, преподаватели мне сказали: «Тебе надо начинать творить, у тебя тема определилась, езжай в деревню и пиши картины». Но мне казалось, что в Академии Художеств наверняка есть какие-то секреты, которых я еще не знаю. Я без направления поехал в Москву в художественный институт и поступил, хотя конкурс был большой — 22 претендента на одно место. Утром учился, с 16 часов до 23 часов ежедневно работал на Зеркальной фабрике №1 Мосгорисполкома. На третьем курсе уволился с фабрики и стал брать заказы от издательства «Удмуртия». Иллюстрировал детские книги, оформлял их в Москве.

Завершил учебу в 1967 году. Через два месяца после окончания института родился сын. Интересный период начался в моей жизни: жена есть, сын есть, я есть, квартиры нет, одежды нет, продуктов нет, денег нет, мастерской нет, красок нет, заказов нет. Предлагают писать лозунги. После Академии Художеств это позорно. Выручил научно-исследовательский институт (УдНИИ): они взяли меня на полставки на должность научного сотрудника. Зарплата 44 рубля. Это как стипендия или чуть больше, но мы на эти деньги должны жить втроем: сам, жена и сынишка. Через несколько месяцев я получил однокомнатную квартиру, еще через полгода — место в коллективной мастерской. И началось творчество. Вначале рисунки и акварели в газетах и журналах, а потом заказные картины, планшеты и панно. Через два года после приезда в Ижевск в 1969 году меня пригласили на должность ассистента кафедры изобразительных искусств художественно — графического факультета Удмуртского государственного педагогического института. С тех пор прошло много времени. За это время я был и ассистентом, и старшим преподавателем, и доцентом, и заведующим кафедрой живописи, и профессором. Подготовил очень много специалистов для школ и Союза художников. За это Министерство Образования и науки Российской Федерации наградило меня Почетной грамотой за значительные успехи в совершенствовании учебного процесса, повышение качества подготовки специалистов высшей квалификации.

Начиная с 1975 года, побывал во многих государствах: во Франции два раза, в Италии, Испании, Португалии, Турции, Румынии, Болгарии, Венгрии, Дании и Англии по одному разу. В эти дни преподаю, пишу картины и книги. У меня семья: жена, два сына, две снохи, пятеро внуков. Все это доказывает, что я счастливый человек.